Скачать книги автора «Влас Михайлович Дорошевич»

«Москва и Малый театр… Я бы сказал больше: Россия, интеллигентная, просвещенная, читающая и преданная искусству Россия и Московский Малый театр – два сплоченных, неразрывно связанных между собою звена.

И москвичу особенно хочется лишний раз поговорить об этом, когда-то образцовом, исполненным богатого творчества и жизни, сейчас умирающем и заброшенном доме искусства…»

«В белом платье вышла вперед г-жа Федорова и, держа в слегка дрожащих руках адрес, прочла „проникновенным“ голосом, – в Малом театре умеют прочитать! – приветствие Малого театра А.П. Чехову.

Приветствие теплое, как слезы умиления…»

«Говорят, Л.H. Толстой, который очень любит произведения А.П. Чехова, не признает в нем драматурга.

– Но чеховские драмы хороши, как чеховские рассказы! – возражают ему.

Он, говорят, отвечает:

– Ну, да! Это и есть не драмы, а рассказы…»

«Десять лет тому назад, в этот день, в Художественном театре весь зал, поднявшись как один человек, стоя аплодировал горячо и восторженно. И только тому, к кому неслись эти аплодисменты, кричали:

– Сядьте!.. сядьте!..

Антон Павлович Чехов был болен и слаб.

Он не хотел этого чествования…»

«На дне гниют утонувшие люди.

В ночлежке живут какой-то барон, прошедший арестантские роты, „девица“, гуляющая по тротуару, спившийся актер, телеграфист, сидевший в тюрьме за убийство, вор, „наследственный вор“, еще отец его был вором и умер в тюрьме.

От них смердит…»

«Г-на Максима Горького поздравляют с днем рождения. Со вторым днем. С днем второго рождения. Это случилось в тот же день, когда появилась пьеса „На дне“. – Это поворот! Это новый курс! Это новое направление!..»

«Одна из московских злоб дня – „пертурбации“ в Художественно-общедоступном театре.

– Дело рушится!

Это „известие о смерти сильно преувеличено“.

– В деле раскол. Это ближе к истине…»

«Скончался А. Г. Кашкадамов.

Это имя вызывает у меня далекое-далекое воспоминание. И не рассказать его было бы неблагодарностью к покойному.

Это было очень давно…»

«Проклятый Касьянов год!

Горе за горем несет он России.

Со дня смерти Тургенева мы, русское интеллигентное общество, не несли такой потери, какую понесли сейчас.

Умер Антон Павлович Чехов.

Вот истинное национальное горе…»

«Быть может, потому, что из всех московских гимназий я не был только в одной – в первой. Я, могу сказать, гонялся за наукой по всей Москве. Каких, каких путешествий я не предпринимал в поисках знаний!..»

«А. В. Сухово-Кобылин – загадка в русской литературе.

Он написал три пьесы: „Свадьбу Кречинского“, – пьесу, ставшую классической, „Дело“, которое произвело потрясающее впечатление, когда было поставлено, и которое редко даётся теперь потому же, почему редко даётся „Горькая судьбина“ Писемского, – уж очень „отжитое время“ в ней описывается, – и, наконец, „Смерть Тарелкина“, с которой, наконец, снят запрет, и которая с сегодняшнего дня займёт почётное место в русском репертуаре…»

«Двадцатипятилетний юбилей В.А. Гиляровского как „короля репортеров“ приходился на осень 1905 года. Между 17 октября и 9 декабря… То было время не для королевских юбилеев! Сегодня празднуется 25-летний юбилей беллетриста Гиляровского…»

«Сегодня Антону Павловичу „стукнуло“ бы 50 лет. Это был бы большой праздник для его старушки-матушки, для всей его семьи, праздник для его друзей. Читатели с еще большей нежностью вспомнили бы сегодня писателя, которого все любили…»

«Герой дня, бесспорно, г. Литвин.

О нем говорит вся русская пресса.

И благодаря нескромности газет, мы знаем имя этой „прелестной маски“.

Его зовут…»

«Я хотел бы быть страшно богатым человеком, чтоб пригласить к себе обедать г. Ростана.

Я не пожалел бы никаких денег, – и пригласил бы петь нам Мазини, Таманьо, Патти, Зембрих, Баттистини.

Тарелки стояли бы пустые, но…

Вместо супа, – пел бы Таманьо.

Вместо рыбы, – были бы трели Аделины Патти…»

«1-й актер (падая).

О, помогите!

2-й актер.

Что с ним!

3-й актер (печально и торжественно).

На этих монологах он вывихнул язык!..»

«Пир в конторе. Контора. Тенора пьют декокты. Придверники разносят капли, хинин, антипирин и проч. Г-н Шаляпин сидит в костюме Руслана.

Богатырь в вицмундире:

Сядем мы за почестен стол,

Уж мы гой еси, мы подумаем,

Что играти нам, воспевати что,

То ли „Фауста“, с „Кавалерией“,

„Риголетто“ ли с „Травиатою“…»

«Перед поднятием занавеса оркестр играет песенку из „Фауста“ (из трагедии). „Раздолье нам, Как дикарям Или пятистам Большим свиньям!“…»

«Г-н Тимковский (со сцены. Наставительно): – Ученье (с просветительным лицом) – свет. Неученье (мрачно сдвигает брови) – тьма. (Убежденно). Мрак есть зло! (Сжимая кулаки). С мраком надо бороться!

Зритель (вынимая часы. Болезненно): – Николай Иванович! Половина первого! Ей-Богу, половина первого!..»

«Г-н Теляковский приехал в Москву. Г-н Обухов делал ему доклад.

– Ну, а певец такой-то?

– Температура – тридцать девять и шесть, пульс – сто двадцать.

– Лежит?

– Никак нет-с. Поет…»

«– Тебя, болвана, не спросились! Ты душу из меня, негодяй ты этакий, вынуть хочешь? Душу? – кричал Иван Иванович.

Петр Сидоров, сапоги бутылками, стоял – к-к-ка-налья! – отставив ногу и „довольно спокойно“ говорил:

– Ругаться есть воля ваша, потому как вы губернаторы и человек военный. А только и я, как, стало быть, председатель местного отдела „Союза русского народа“, дозволить не могу…»

«Мунэ-Сюлли, когда мы вошли к нему, пересматривал кассовые книги, полные билетов, – и читал трагический монолог. Перед ним стояли его французский антрепренер, его русский антрепренер, его немецкий антрепренер, директор, вице-директор, инспектор, обер-инспектор, суб-инспектор, над-актер, под-актер и еще 666 старших и младших администраторов, и все просили: – Нельзя ли накинуть на каждый билетик по гривенничку в мою пользу?..»

«Вчера мы, – без помощи медиума, – беседовали с автором „Преступления и наказания“. Мы говорим, разумеется, о г. Дельере. Знаменитый писатель живет в квартире, где раньше жил Достоевский. По стенам – портреты великих писателей. Все в гробу…»

«Чудные дела творятся на свете, господа. Другой раз погибнет человек, потом раздумаешься:

– Из-за чего погиб человек?

Только руками разведешь, да и плюнешь. А другой человек, который рецензент, при этом еще как-нибудь нехорошо и выругается…»