Скачать книги автора «Василий Васильевич Верещагин»

Наполеон I – яркая историческая фигура, привлекающая внимание многих поколений. Давно не переиздававшаяся работа В. В. Верещагина дает оригинальную и непривычную трактовку личности французского императора. Она заинтересует не только специалистов, историков и искусствоведов, но и самого широкого читателя обращением к некоторым подробностям частной жизни Наполеона.

Книга проиллюстрирована.

Василий Васильевич Верещагин (1842–1904) был не только один из наиболее известных русских художников-баталистов, но и талантливый литератор, оставивший воспоминания «На войне в Азии и Европе» (1893 г.) и исторические записки о наполеоновском походе в Россию, которые вошли в эту книгу. Как пишет сам автор в предисловии: «Имея надобность ознакомиться, для моих картин, с личностью и образом действий Наполеона, в 1812 году, я выписал из свидетельств очевидцев и современников то, что показалось мне наиболее характерным, в уверенности, что эти заметки будут небезынтересными и для общества».

«В Кирилловском, попросту Кирилловке, сегодня суета: молодой барин уезжает на войну.

Господи, как время-то идет! Володя, – тот самый Володя, которого дворня, все, что постарше, бывшие крепостные, нянчила, видела младенцем, мальчиком, подростком, – звенит теперь шпорами, заглядывается на девок в крестьянском хороводе, крутит молодой ус и вот хочет помериться с врагом на Дунае. Юный офицер, еще не совсем оправившись от тяжелой болезни, перенесенной в отпуску, настоял на немедленном отъезде в армию, так как ему совестно было благодушествовать в деревне в то время, как почти все товарищи дрались с турками…»

«Здешней губернии, Вологодской губернии, батюшка, из самого города, мещанин природный, даже цеховых дел мастер, можно назвать, – Федор Викторович Немиров, имя и фамилия, и отчество. Семья была 5 человек: 4 брата и одна сестра. Семейство, теперяча, примерно сказать, кормилось – как мой-то отец, он был столяр, коностасник, в храмы иконостасы делал и пропитывал тем семейство…»

«…Прежде оленей много было, нынче неизвестно для чего не стало; нынче лоси забегают, а пока олени были, не было и лосей, так думаю, уж не эти ли выжили оленей-то. Олень траву ест да мох с елочек, а лоси-то вересняк да крушинник, да осинку или сосенку молодую гложет; коли осину стоячую или лежачую или сосняк мелкий гложут – значит, есть лоси, поэтому их и узнаешь…»

«Я подъехал к Шуше, административному центру Карабахской провинции в Закавказье, поздно вечером: сквозь темноту можно было видеть только темный силуэт городской стены, построенной на верху высокой, крутой горы. Шуша – областной город Шушинского уезда – прежде был резиденциею карабахских ханов. Это место довольно хорошо укрепленное, потому что с двух сторон защищено отвесною скалою, а с остальных – стеною с башнями весьма прочной постройки…»

«…Для начала несколько слов о невольничьих караван-сараях и торговле рабами. Правда, что ни невольничьих караван-сараев, ни торговли рабами теперь уж не существует в Ташкенте, тем не менее сказать кое-что по этому поводу будет, думаю, неизлишне и небезынтересно. Здания для этой торговли в городах Средней Азии устраиваются так же, как и все караван-сараи; только разделяются они на большее число маленьких клетушек, с отдельною дверью в каждую; если двор большой, то посредине его навес для вьючного скота; тут же, большею частью, помещается и продажный люд, между которым малонадежные привязываются к деревянным столбам навеса. Народу всякого на таких дворах толкается обыкновенно много: кто покупает, кто просто глазеет…»

«…Отряд Скобелева-отца состоял из полка донцов и полка кубанцев в одной бригаде, полка владикавказцев и осетин с ингушами в другой. Первою бригадою командовал полковник Тутолмин, неглупый, добрый человек, большой говорун; второю – полковник Вульферт, Георгиевский кавалер за Ташкент, куда он первый вступил при штурме. Насколько Т. любил говорить речи, настолько В. любил молчать…»

«Я не был близок с Тургеневым, но виделся с ним в последние годы его жизни и об них пишу теперь несколько слов.

Наше незнакомое знакомство относится ко времени пребывания моего в младшем классе Морского корпуса (1855 г.), куда он привез своего племянника, тоже Тургенева. Тогда я не читал еще ничего из его сочинений, но помню, что и мы, кадетики, и офицеры наши с любопытством смотрели на Ивана Сергеевича; а посмотреть было на что! Он казался великаном, особенно в сравнении с нами, мелюзгой, – как теперь вижу его, прогуливающегося между нашими кроватями, с заложенными назад руками…»

«Хорошо помню себя, отвечающего мамаше урок из географии, заданный наизусть „от сих и до сих пор“. Она, т. е. мамаша, сидит в каминной, на диване, у стола; в соседней комнате, гостиной, папаша читает газету. Я отвечаю: „Воздух есть тело супругов, весомое, необходимое для жизни животных и произрастания растений…“ – „Как? повтори“. – „Воздух есть тело супругов…“ Мамаша смеется. „Василий Васильевич, – говорит она отцу, – поди-ка сюда“. – „Что, матушка?“ – „Приди, послушай, как Вася урок отвечает“. Отец входит с газетою, грузно опускается на диван, переглядывается с матерью; вижу, что-то неладно. „Отвечай, батюшка“. – „Воздух есть тело супругов…“ Ха, ха, ха! – смеются оба, у меня слезы на глазах. „Упругое“, – поправляет отец, но не объясняет, почему упругое, а не супругов и какая разница между упругим и супругим…»

«Думаю, немногие из русских знают эту деревушку в горной Баварии и дающиеся в ней каждые десять лет представления „Страданий и смерти Иисуса Христа“, иначе „Страстей Господних“.

В нынешнем году там будет усиленное торжество, не столько от усердия, сколько от ожидания наплыва иностранцев со всего света, имеющих прибыть в Европу на парижскую выставку. Этот последний мотив теперь уже пересиливает первый, так как представления эти, начатые с искупительною целью, все более и более обращаются в „гешефт“…»

«Реализм – реализм! Как часто повторяется это слово и, однако, как редко, по-видимому, употребляется оно с полным пониманием его значения!..»

«Мы, художники, учимся слишком мало, а если и заглядываем в книжки, то лишь на скорую руку и без всякой системы, словно мы считаем, что основательное образование решительно не нужно для развития наших дарований. Надобно признать, что в этом заключается главная, если не первая, причина, почему искусство не в состоянии достигнуть более полного и более совершенного развития и еще не успело до сих пор стряхнуть с себя неблагодарную роль служить лишь покорным и приятным усладителем общества, не успело еще до сих пор получить первостепенное значение не только в эстетическом, но также существенно в наиболее важном психологическом развитии человечества…»

«С насупленными бровями и наморщенным лбом, всегда резонировавший в речи и живописи, Крамской был все-таки симпатичен и своею любовью к труду, и своими попытками „смотреть в глубь вещей“. Человеку, учившемуся не на медные гроши, часто было тяжко выслушивать его доморощенную философию, которую я называл, не стесняясь, „дьячковскою“…»

«…Это напоминает мне анекдот о наивности карабахского татарина: прибегает татарин к жене, совсем запыхавшись: – Хана видел сейчас! – Что ты! – Хан разговаривал со мною. – Что ты говоришь! что он тебе говорил? расскажи… – Едет, видишь ты, хан и с ним нукера… – Ну! – Ну, а я стою на дороге. Хан посмотрел на меня и говорит мне: „Что ты, говорит, на дороге-то встал, собака, пошел прочь!“…»

«Мне случилось уже писать о реализме; теперь еще раз скажу: реализм картины, статуи, повести, музыкальной пьесы составляет не то, что в них реально изображено, а то, что просто, ясно, понятно вводит нас в известный момент интимной или общественной жизни, известное событие, известную местность. Есть немало художественных произведений, исполнение которых реалистично, но самые эти произведения, в целом, не могут быть причислены к школе реализма…»