Скачать книги автора «Семен Афанасьевич Венгеров»

«Биографические сведения о величайшем драматурге христианского периода жизни человечества, несомненно, далеко не соответствуют той безграничной славе, которою окружено его имя. Благодаря этому, главным образом, могла возникнуть нелепая и пошлая в своей основе Шекспир-Бэконовская теория, которая не хочет примириться с тем, чтобы какой-то ничтожный актер мог написать такие великие произведения. Но скудость биографических сведений о Шекспире и значение этой скудости несомненно преувеличены…»

«Ни одно столетие европейской истории не начиналось таким страстным и всеобщим подъемом национального чувства, как наше. В полную противоположность XVIII веку, всецело направленному на выработку общечеловеческих формул социальной и политической жизни, в полную противоположность его желанию отрешиться от всяких условий места и времени и только на основании требований сухой и абстрактной теории устроить государственный и общественный быт, наконец, в полную противоположность тому пренебрежению, с которым европейские народы XVIII века относились ко всему родному,– XIX столетие, наученное горьким опытом событий, выдвигает идею национального индивидуализма, требование национальной независимости, как в области политической, так и в области духовной, в сфере литературы и искусства…»

«Кроме „Венеры и Адониса“ и „Лукреции“ Шекспиру приписываются еще 2 небольшие манерные вещи, „Жалоба влюбленной“ (Lover's Complaint) и „Страстный Пилигрим“ (Passionate Pilgrime)…»

«Давно уже идет в русской литературе спор о назначении искусства. В чем истинная задача искусства вообще и поэзии в частности? Самодовлеющая ли это величина, процветающая, достигающая полного развития только тогда, когда она отдается всецело своим внутренним потребностям?..»

«Главное впечатление, которое выносит каждый, кто знакомится с историей гусситско-таборитской войны, кто узнаёт про эти бесчисленные битвы и сражения, про эти сотни разоренных, обращенных в груду пепла и мусора городов, тысячи стертых с лица земли сел и деревень, десятки тысяч стоптанных и сожженных полей, сотни тысяч убитых людей, – главное впечатление, которое выносишь из этого моря крови и вообще из всей суммы произведений сумятицы есть, без сомнения, впечатление необыкновенной силы, необыкновенной интенсивности чешского движения. И действительно, оно принадлежит к самым сильным, к самым упорным движениям, какие только известны за все время исторического существования человечества…»

«Печать необыкновенной нравственной глубины, составляющая отличительный признак гусситства, или вернее не всего гусситства вообще, а только наиболее полного и последовательного выражения его, таборитства, – эта печать прежде всего должна была отразиться на идеях и принципах, провозглашенных движением. И действительно, мы дальше увидим, что чего-нибудь выдающегося теоретическою новизной в идеалах таборитства нет. Но за то по глубине страстного стремления к истине, по жгучести желания воплотить слово в дело, – словом, по силе нравственного чувства табориты, за исключением первых христиан, не имеют ничего себе подобного во всей всемирной истории…»

«Несколько лет тому назад пришлось мне быть в Берлинском университете на лекция знаменитого национал-либерала и в то же время профессора всеобщей истории – Генриха Трейчке. Он читал о Наполеоне, о его борьбе с Германией. Если принять в соображение, что дело происходило несколько лет тому назад, т. е. после достославной битвы при Седане, то не трудно угадать, какого мнения должен был быть о победителе при Иене Трейчке, агат прусский „патриот своего отечества“, видящий в Бисмарковсвой политике вершину германского национального гения, а за Пруссией признающий специальную историческую „миссию“ главенствовать над прочими немцами…»

«Наступает пятидесятилетие заключительного момента одной из самых страшных драм, какие только знает история человеческих страданий. Драмы, тем особенно страшной, что вся она произошла без всякого внешнего повода. Нет в ней тех ударов судьбы, которые мы привыкли видеть, как в драмах, созданных воображением писателей, так и созданных самою жизнью и в необычайности которых сознание страдающего под их тяжестью находит своего рода утешение. В трагическом завершении жизни Гоголя весь узел драмы был в собственной психологии страдавшего, в том, что всю жизнь он тосковал, всю жизнь метался в тревожных поисках. Мучительно искал он сначала пути, на котором мог бы выразить всю полноту того, что скопилось у него на душе, а затем с тою же мукою усомнился, правилен ли. найденный путь, не смотря на весь блеск и утехи славы, к которым он его привел…»

«Вот уже 70 лет, как в литературном сознании прочно засело представление о селе Горохине. Если не очень вдуматься в глубокий смысл истории Белкинской вотчины, то Горохино очень мило вяжется с внешне-шутливым тоном пушкинской пародии. В ней, между прочим, идет речь о «баснословных временах», и почему-бы не вспомнить о временах доброго царя Гороха и не назвать Белкинскую вотчину в его честь…»

«В самом начале 1847 г. появилась печально – знаменитая книга Гоголя „Выбранные места из переписки с друзьями“.

Трудно было найти более неподходящий момент для обнародования этой мрачной отповеди всему тому, чем волновались наиболее чуткие элементы русского общества. Годы 1846-47 были временем совершенно исключительным по тому необыкновенному приливу радостных ожиданий чего-то бесконечно-светлого, которое тогда охватило всю Европу. По известному свидетельству Щедрина, „из Франции, разумеется не из Франции Луи-Филиппа и Гизо, а из Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана и в особенности Жорж-Занд – лилась в нас вера в человечество; оттуда воссияла нам уверенность, что золотой век не позади, а впереди нас“…»

«Младший из двух братьев-декабристов, Михаил Александрович Бестужев родился в 1800 г. Потеряв отца, когда ему было 10 лет, он остался на попечении старшего брата Николая. В 1817 г. кончил морской корпус и тотчас же попал в плавание у берегов Франции. Путешествие и знакомство с европейской жизнью, а также сближение с французскими офицерами и некоторыми англичанами произвели на юного офицера столь же сильное впечатление, как на старшего брата. В его голове забродили вольнолюбивые мечты…»

«Николай Александрович Бестужев родился в 1791 в Петербурге, в даровитой и «благородной» не только по древнему дворянству своему семье. Отец – Александр Феодосиевич (1761–1810), одно время морской артиллерист, а позднее правитель канцелярии гр. Строгонова, был выдающийся для своего времени писатель-педагог; братья его – знаменитый романист Марлинский и разносторонне-талантливый Михаил Бестужев…»