Скачать книги автора «Иван Созонтович Лукаш»

«С того прохладного сентябрьского утра 1825 года, когда император Александр I, откинувши серую шинель, привстал в дорожной коляске и перекрестился на Казанский собор, прощаясь со столицей, в жизни государя и в его таганрогской кончине можно найти немало загадок и тайн, которые не разгаданы и теперь.

Одну из таких загадок последних дней Александра, малоизвестную русскому читателю, мы и попытаемся рассказать…»

«Багряница кленов. Клены шуршат, как в Петербурге. Я подобрал листок, на вкус кисловатый, прохладный, на длинном стебельке, у которого в конце как бы крошечное козье копытце. Кленовые листья, желтоватые по краям и пунцовые у стеблей, напоминают стылую зарю, румяное зимнее небо.

Так уже было, только я был иным…»

«…Неизвестно откуда вытащили дряхлую матушку-гильотину, проеденную червем, отсыревшую и догнивавшую, вероятно, век где-нибудь в темном углу музея.

Теперь, как бы торжествуя, она снова высоко шла над улицей, и срезанный угол ее широкого ножа, нет шире ни на одной скотобойне, напоминал тень бычачьей шеи над головами толпы…»

«Многовековое мальтийское рыцарство (живое и теперь), с его подвигами и страданиями, с его героической обороной рыцарского острова, с его таинственной соприкосновенностью с Россией, – все это должно волновать русского посетителя в большой и светлой зале Национальной библиотеки, где теперь открыта выставка ордена.

Недаром говорят, что вещи имеют свое дыхание. Это дыхание чувствуется у витрин с орденскими сокровищами, грамотами и регламентами, перед толпой орденских книг, гербовиков и папских булл…»

«…Первые дни Коммуна могла казаться отчасти нелепостью, отчасти смешными пустяками, с десятками всех этих комиссий, финансовых, экономических, иностранных дел, для одного только города, отдаленного от Франции и всего мира. Но уже 22 марта, через четыре дня после захвата Парижа, Коммуна показала зубы…»

«…Полна привидений таинственная, глухая Митава…

И это было в ветреный мартовский день 1797 года, когда российский губернатор и вице-губернатор, цехи и Софийский мушкатерский полк, выстроенный парадным фрунтом, встречали в Митаве тяжкую, облепленную глиной дорожную карету короля Людовика XVIII, претендента на Французский престол, опрокинутый революцией…»

«Вы, может быть, не забыли еще письма балерины Карсавиной в «Сидней таймс», приведенного и у нас, о немецкой фильме «Патриот».

С благородной стремительностью славная российская танцовщица стала на защиту памяти несчастнейшего из государей российских, Павла Петровича…»

«…Вероятно вы, как и я, впервые узнали о письмовнике Курганова от Пушкина, и вас, как и меня, с отрочества волновала эта таинственная книга и этот неведомый Курганов.

Помню, я еще гимназистом рылся в пыльной рухляди букинистов на петербургском Александровском рынке. Отчетливо представлял я себе синие, шершавые листы письмовника – мне казалось тогда, что должен он быть отпечатан на бумаге, подобной той, в которую оборачивали сахарные головы.

Но сыскал я письмовник только два года назад, в Риге…»

«По мокрой погодице, в самую осень 1792 года, когда улица Шклова шумит под колесами, как одна унылая лужа, а жидовки даже не выгоняют хворостиной под дождь гусынь своих, у пышного въезда Шкловского дворца остановилась жидовская таратайка.

Из таратайки при помощи тощего и мокрого возницы, откинув сырую епанчу, выбрался неизвестный путешественник…»

«Тайна Александра I, его кончины в Таганроге или отречения от престола при жизни, остается неразгаданной и до наших дней. Одно ли праздное любопытство, к тому же не историков, а профанов, во всех этих спорах об Александре I, не замирающих и теперь, или есть нечто большее? Вероятно, есть.

Потомки как будто желают понять подлинные исторические линии России, проникнуть к самой истине и часто отбрасывают старые легенды и вымыслы, официозный и неофициозный сор истории. Иными и суровыми глазами на многое в нашем прошлом смотрит теперь потомок…»

«…В траве идут двое. Идет старый монашек, согбенный днями. Белеет его холщовый подрясник и скуфья. В тонком сумраке сквозит морщинистое, с голубыми глазами, лицо. Светит на нем неземная нетронутость, небесная тишина. Такая целомудренная нетронутость бывает на лицах старых русских мужиков. Все лесные звуки, свет и молчание как бы запечатлены на лице старого монашка.

А с ним медведь.

Рука монаха на загривке медведя. Над жесткой шерстью вьется холодный дым…»

«…Заветный перстень – это, как кажется, невнятный отзвук неразгаданной любви поэта, отрывок его неведомого романа. Что дошло до нас: рисунки пером, строгие и печальные профили женских головок в рабочих тетрадях Пушкина, немного записок, две-три пометки, старинные портреты и вот перстень…»

«…Но Петербург – магический жезл России – стал уже давно погасать в душах. Если еще билось московское сердце, то гений Петербурга мутнел. Вспомните хотя бы, что после Пушкина и Гоголя у нас почти не было ни одного певца Петербурга, а после Толстого наша литература стала как бы сползать с российских Петровых вершин в низины какой-то племенной, этнически-великорусской, «фольклорной» литературы с нескончаемыми мужиками и нескончаемыми деревнями. Петербург давно перестали видеть, любить и понимать…»

«…Погнутые фонари, груды дымящегося щебня, деревья, разбитые в щепы, печные трубы обрушенных домов, как черные клыки. Снаряды версальцев с горячим визгом рвутся над Триумфальной аркой, заваленной мешками. Барельефы в мелкой ряби осколков.

Грохот грозного поединка Франции и Коммуны раскатывается над опустевшим Парижем…»

«Крупные губы, полуоткрытый большой рот, безвольно-вдавленный подбородок и маленькие глаза, упорно глядящие сквозь стекла пенсне без ободков, – невыразительное и незначительное лицо молодого человека с впалой грудью, который мог бы быть и страховым агентом, и маленьким чиновником…

Это и есть портрет убийцы Столыпина…»

«…Зодчий Трезини был любителем-органистом в церкви на Невской першпективе.

На церковных хорах, в светлых волнах ораторий, ему явилось нежное золотое видение петропавловской стрелы, высокой, сильной, бьющей ввысь, и в небесном ее полете гармоническая музыка, святая музыка над Санкт-Петербургом.

Петропавловские куранты – дрогнут ломкими перебоями, смолкнут тончайшим звенением… Куранты были молитвой империи…»

«Может быть, об этом дерзновенно упоминать. Но каждый раз, когда я думаю о зловещих и загадочных силах, окружавших императрицу и императора, о не постигнутом еще мистическом мире государя, я думаю о трех незначительных, на первый взгляд, чертах. …

Три черты, три подробности всегда поражали меня…»

«…Командир лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка генерал Раух поздравлял на другой день государя с рождением наследника и осведомился, какое имя будет дано ему при крещении.

– Императрица и я решили дать ему имя Алексея. Надо же нарушить линию Александров и Николаев…

До семи лет при царевиче была русская нянька Марья Ивановна Вишнякова, а позже дядькой к нему был приставлен боцман «Полярной звезды» Деревенко…»

«Трагическим роком запечатлено царствование императора Николая II, и слова эти о роке – не сегодняшняя горечь наших душ, потрясенных испытаниями национальной катастрофы, ужасающей революции и гибели империи. Образы рока проносились перед ликами властителей империи: они – и на царевиче Алексее Петровиче, и на царевиче Иоанне, они – и на Петре III, и на Павле I, и на Александре II…»

«…Отметим еще одну годовщину – двенадцатую. Добровольческая армия выступила из Ростова в Первый кубанский поход 22 января 1918 года.

Первой офицерской ротой командовал полковник Александр Кутепов…»

«…Корнилов – ось русского послереволюционного бытия. Наша внутренняя ось, вокруг которой вертится все. Другой нет никакой. И если будет воскресение России – оно будет в том, как остатки нации изгнания, точно лохмотья живого знамени, сочетаются в одно с нацией…»

«…Имя Духонина – одно из самых вдохновенных и самых светлых имен героической России. Это – имя долга и подвига».

«…вся наша жизнь стала потом отъездом. Уходом. В Киеве большевики ворвались в город. Люди, все бросая, стали уходить. Всю ночь по деревянным мосткам люди шли в Святошино. Там и я грелся у костра заблудившейся батареи. С рассветом мы все были готовы подняться, идти дальше, куда-то…»

«Доклад профессора И. А. Ильина 30 апреля в Главном совете Российского центрального объединения был последним чтением профессора И. А. Ильина в Париже, уже после того, как его публичные доклады, собиравшие каждый раз полные залы слушателей, создали для русского Парижа «ильинские дни»…»