Скачать книги категории «Литература 19 века»

«В небольшой, скудно меблированной комнате, игравшей роль и спальни, и детской, собралось все семейство бедного петербургского чиновника, Ивана Алексеевича Смирнова. Девочка лет двенадцати уселась на окно и, пользуясь светлыми июльскими сумерками, с жадностью читала книгу; мальчик лет восьми расставлял по столу какие-то странные фигуры, вырезанные им самим из бумаги и изображавшие в его игре солдат; двое других маленьких мальчиков окрутили веревочками ножки стульев и колотили тесемочными хлыстиками своих воображаемых лошадок. А мать убаюкивала на руках свою младшую трехмесячную дочь…»

«В жаркий августовский день трое детей сидели за большим столом в тесной комнате и прилежно занимались письмом. Мальчик лет одиннадцати и девочка лет десяти четким, довольно красивым почерком писали в тетради какое-то стихотворение, очевидно, заученное ими наизусть, а мальчуган лет девяти списывал с книги, выводя большие, неуклюжие буквы. В комнате было душно, рои мух неугомонно жужжали около детей, заставляя их беспрестанно останавливаться в работе и отмахиваться; сквозь отворенное окно виднелась тихая, почти безлюдная улица одного из предместий города К*…»

«В просторной, ярко освещенной столовой Дмитрия Ивановича Сольского сидело за чайным столом все его семейство, состоявшее из жены и троих детей: десятилетней дочери Маши и двух маленьких сыновей пяти и четырех лет. Мать о чем-то задумалась над своей чашкой чаю, а дети в это время вели не совсем дружелюбный разговор…»

«Эдвинъ Арнольдъ, въ своей поэме «Светъ Азии», переводъ которой мы предлагаемъ теперь вниманию читателя, даетъ описание жизни и характера основателя буддизма индийскаго царевича Сиддартхи и очеркъ его учения, излагая ихъ отъ имени предполагаемаго поклонника Будды, строго придерживающагося преданий, завещенныхъ предками. Легенды о Будде, въ той традиционной форме, которая сохраняется людьми древняго буддийскаго благочестия, и предания, содержащияся въ книгахъ буддийскага священнаго писания, составляютъ такимъ образомъ ту основу, на которой построена поэма…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

«Распятый на кресте нечистыми руками,

Меж двух разбойников Сын божий умирал.

Кругом мучители нестройными толпами,

У ног рыдала мать; девятый час настал:

Он предал дух Отцу. И тьма объяла землю.

И гром гремел, и, гласу гнева внемля,

Евреи в страхе пали ниц…

И дрогнула земля, разверзлась тьма гробниц,

И мертвые, восстав, явилися живыми…»

«Ужель я тварь слепого рока?..

Ужели случая я сын?..

Так нет святыни, нет порока,

И разум мой лишь дым один?..

А вечность, добрых дел награда,

Пустая слабых душ отрада?..»

«Эхъ, молодость, молодость! Широко ты, словно полая вода, разливаешься по необнимаемымъ очами долинамъ открывающейся предъ тобой жизни; вольно шумятъ шаловливыя волны твои, убѣгая отъ берега, гдѣ стоить пріютъ, взлелѣявшій тебя, развернувшій лихія твои силы, пустившій тебя ширять по поднебесью сизымъ орломъ. И что за крѣпость въ твоихъ гибкихъ членахъ! Что за раздолье въ твоихъ замысловатыхъ затѣяхъ!..»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

«У церкви дом старинный;

Кругом туман и мрак;

На площади пустынной

Чуть слышен лай собак.

Под лестницей крутою

Над самою землею,

Над самою землею,

Белотелое окно…»

«Едва я на ногах – шатаюся, как пьяный,

Мысль отуманена, и голова горит.

Ох! тяжело сидеть в тюрьме поганой —

В ее стенах один я, как живой, зарыт:

Томлюсь, переношу тяжелые лишенья

Свободы, воздуха и голоса людей»

«В том, что Раскольников думал об этом вопросе долго с теоретической его стороны, нет никакого сомнения. В этом свидетельствует его статья, написанная два месяца перед тем и главною темой которой было преступление. В этой статье он успел уж додуматься до довольно рискованных заключений. Он успел, например, убедить себя, „что необыкновенный человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право… разрешить своей совести… перешагнуть через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для целого человечества) того потребует“…»

«Брэнгельских рощ

Прохладна тень,

Незыблем сон лесной;

Здесь тьма и лень,

Здесь полон день

Весной и тишиной…»

«Никита Никитич Рулев был женат два раза и имел двух сыновей. Старшего (от первого брака) звали Андреем Никитичем, а младшего (от второго) Степаном Никитичем.

Старик Рулев сначала был крестьянином и пахал землю; потом был забран в солдаты и исполнял свою обязанность очень усердно: из сражений он вынес одиннадцать ран и капитанский мундир. Старик был умен, храбр и очень силен. Рулев младший, имея и мать довольно умную, да притом родившись совершенно здоровым, не имел никаких резонов выйти дураком, тем больше что и жизнь с самого начала повела его не к апатии, а к усиленной мозговой деятельности. Отец не вмешивался в развитие младшего сына, потому что не любил его, а благодаря матери Рулева младшего действовал на ребенка другой, в то время в высшей степени полезный и редкий человек…»

«Однажды, зимнею порою,

Тянулась ночь по тишине

И очи сонной пеленою

Не покрывала только мне.

Я был бессонницей размучен,

Глаза смежал и открывал, —

Вдруг слышу: „Будь благополучен!“ —

Мне дух невидимый сказал.

Кто здесь? – могильное молчанье…»

«По кочковатому полю, поросшему мелкой, негодной травой, медленно шел мужчина средних лет, в золотых очках. Солнце было на закате и отбрасывало длинные, узкие тени от чахлой ольхи, возвышавшейся кое-где по краям поля, и от высокой фигуры мужчины. Кругом не было ни души; только ястреб, широко расставив крылья, попискивал в вышине да ворона сидела на кочке и с меланхолическим удивлением смотрела на человека. Казалось, и сам Иван Александрович, врач одной из городских больниц, тоже был немало удивлен своим присутствием в глухом месте: он приостанавливался, смотрел по сторонам, как бы ища дороги, но никакой дороги не было, а было одно унылое поле, окаймленное вдали едва заметной черточкой леса. Через несколько минут Иван Александрович дошел до опушки и в изнеможении опустился на траву. Худощавое лицо его с остроконечной бородкой и морщинами у переносья было злое и расстроенное, воспаленные, сухие глаза хмуро косились из-под очков, а губы судорожно подергивались от несдерживаемого волнения…»

«Тебе на память в книге сей

Стихи пишу я с думой смутной.

Увы! в обители твоей

Я, может статься, гость минутный!

С изнемогающей душой,

На неизвестную разлуку

Не раз трепещущей рукой

Друзьям своим сжимал я руку…»

«Тебя я некогда любил,

И ты любить не запрещала;

Но я дитя в то время был -

Ты в утро дней едва вступала.

Тогда любим я был тобой,

И в дни невинности беспечной

Алине с детской простотой

Я клятву дал уж в страсти вечной…»

«Чего робеешь ты при мне,

Друг милый мой, малютка Эда?

За что, за что наедине

Тебе страшна моя беседа?

Верь, не коварен я душой;

Там, далеко, в стране родной,

Сестру я добрую имею,

Сестру чудесной красоты;

Я нежно, нежно дружен с нею,

И на нее похожа ты.

Давно… что делать?.. но такая

Уж наша доля полковая!

Давно я, Эда, не видал

Родного счастливого края,

Сестры моей не целовал…»

«Глухая полночь. Строем длинным,

Осеребренные луной,

Стоят кареты на Тверской

Пред домом пышным и старинным.

Пылает тысячью огней

Обширный зал; с высоких хоров

Ревут смычки; толпа гостей;

Гул танца с гулом разговоров…»

«– Прощай, Елецкой: ты невесел,

И рассветает уж давно;

Пошло мне впрок твое вино:

Ух! я встаю насилу с кресел!

Не правда ль, братцы, по домам?

– Нет! пусть попляшет прежде нам

Его цыганка. Ангел Сара,

Ну что? потешить нас нельзя ль?..»

«В деревушке, состоящей не более как из десяти дворов (не нужно знать, какой губернии и уезда), некогда жил небогатый дворянин Дубровин. Умеренностью, хозяйством он заменял в быту своем недостаток роскоши. Сводил расходы с приходами, любил жену и ежегодно умножающееся семейство, словом, был счастлив; но судьба позавидовала его счастью. Пошли неурожаи за неурожаями. Не получая почти никакого дохода и почитая долгом помогать своим крестьянам, он вошёл в большие долги…»

«Портреты муз своих писали все поэты.

Они являлись им: по-гречески раздеты,

С восторженным огнем в сияющих очах,

Воздушны, хороши, с цевницами, в венках…

Моя не такова… Старушка, вся седая,

В чепце, с чулком в руках, прищурясь и моргая,

Частенько по ночам является ко мне…»

«Старый барин читал новую книгу и злился. Под рыжеватыми с проседью усами, на бледных губах, змеилась циничная, ехидная улыбочка; лысый лоб покраснел; серые насмешливо-прищуренные глаза быстро бегали под золотыми очками; маленькие жирные руки, поросшие рыжим пухом, словно щипали и терзали книгу, переворачивая листы; все старчески-сгорбленное, расплывшееся тело нервно передергивалось в теплом атласном халате, нетерпеливо шевелясь на покойном кресле; одна только правая нога не принимала никакого участия в бессильном гневе хозяина, а лежала, как колода, в мягком плисовом сапоге, на вышитой подушке…»

«Шла из лесу вдова убогая, волокла за спиной вязанку хворосту; шла – вздыхала, ворчала и охала, свое горемычное житье-бытье проклинала. Вдруг повстречался с ней на тропинке странник, лицом светлый. Поглядел он на бабу кротким взглядом участливым и спросил ее ласково…»

«Не знаю, сколько долгих лет

Провел в гробу моей темницы…

Был гордый дух вольнее птицы.

Стремящей в небо свой полет.

Вчера, в четверг…»